— Только помните, Молли, он ни в коем случае не должен сообщать о своих опасениях моему отцу, — проговорил Осборн, он даже выпрямился, опершись о подлокотники стула, и голос его зазвучал настойчиво. — Господи, если бы Роджер был дома! — произнес он, возвращаясь в прежнее положение.

— Увы, я вас понимаю, — откликнулась Молли. — Вам представляется, что вы тяжело больны, но, возможно, вы просто очень устали?

Она прочитала его мысли, но не была уверена, что это было правильно с ее стороны, однако, прочитав их, не могла не ответить ему со всей искренностью.

— Воистину, иногда мне кажется, что я тяжело болен, а иногда я думаю, что это одни лишь фантазии и преувеличения, навеянные этим тоскливым образом жизни. — Он помолчал. А потом, будто приняв внезапное решение, заговорил снова: — Видите ли, от меня… от моего здоровья зависят еще и другие. Вы ведь не забыли того, что случайно услышали в тот день в библиотеке? Я знаю, что не забыли. С тех пор я часто читал эту мысль в ваших глазах. Однако тогда я плохо знал вас. Теперь же, полагаю, узнал лучше.

— Не надо говорить так быстро, — остановила его Молли. — Передохните. Нас никто не прервет; давайте я вернусь к шитью, а когда вы захотите сказать что-то еще, я вас внимательно выслушаю.

Эти слова были вызваны странной бледностью, покрывшей его лицо.

— Благодарю вас.

Некоторое время спустя Осборн выпрямился и заговорил очень спокойно, будто речь шла о некоем безразличном ему предмете:

— Мою жену зовут Эме. Эме Хэмли, разумеется. Она живет в Бишопфилде, деревушке под Уинчестером. Запишите это, только никому не показывайте. Она француженка, католичка, раньше была в услужении. Она безупречно порядочная женщина. Я не стану говорить о том, как она мне дорога. Не решусь. Когда-то я собирался рассказать об этом Синтии, но она, похоже, не испытывает ко мне сестринских чувств. Возможно, она пока еще не привыкла к нашим новым родственным отношениям, впрочем передайте ей мой сердечный привет. Какое облегчение знать, что кто-то еще посвящен в мою тайну, а вы нам почти что родня, Молли. Вам я могу доверять почти так же, как и Роджеру. Мне уже стало легче оттого, что кому-то теперь известно местонахождение моей жены и ребенка.

— Ребенка! — изумленно воскликнула Молли.

Осборн не успел ответить, вошла Марта и доложила:

— Мисс Фиби Браунинг!

— Сверните этот листок, — торопливо проговорил Осборн, вкладывая что-то ей в руку. — И никому его не показывайте.

Глава 46

Холлингфордские пересуды

— Молли, голубушка, что же ты не пришла и не пообедала с нами? Я так и сказала сестре: пойду-ка поругаю ее за это. О мистер Осборн Хэмли, вы ли это? — На лице мисс Фиби столь отчетливо отразилось совершенно превратное истолкование их тет-а-тет, что Молли поймала понимающий взгляд Осборна, и оба невольно улыбнулись. — Разумеется, я… да уж, иногда приходится… как я вижу, наш обед был совсем… — Тут она наконец собралась с мыслями и произнесла связную фразу: — Мы только что узнали, что за миссис Гибсон прислали из «Георга» пролетку, так как сестра послала нашу Бетти заплатить за парочку кроликов, которых поймал в силки Том Остлер (надеюсь, нас не сочтут браконьерами, мистер Осборн, ведь на ловлю в силки не требуется специальное разрешение?), и она узнала, что Том уехал на пролетке в Тауэрс и повез туда вашу дорогую маму, а это потому, что Кокс, который обычно за кучера, растянул лодыжку. Мы-то как раз отобедали, но, когда Бетти сказала, что Том Остлер не вернется до самого вечера, я и говорю сестре: «Боже, а наша бедная голубушка осталась там одна-одинешенька, а матушка ее нам такая близкая подруга», — в смысле, была ею при жизни. Уверяю вас, я очень рада, что ошиблась.

Осборн сказал:

— Я пришел поговорить с мистером Гибсоном, не зная, что он в отъезде. Мисс Гибсон любезно угостила меня вторым завтраком. Теперь мне, однако, пора.

— Боже мой, мне так неловко! — залепетала мисс Фиби. — Я вам помешала, однако уверяю, это из лучших побуждений. Я с самого детства была такой вот mal-à-propos. [89]

Она даже не успела закончить свои извинения — Осборн поднялся и вышел. После этого мисс Фиби устремила на Молли странный взгляд, полный трепетного предвкушения; взгляд этот и в первый момент удивил Молли, а впоследствии у нее было немало причин его вспомнить.

— Как это мило и как кстати, а я тут явилась в самый неподходящий момент и все испортила. Ты удивительно незлопамятна, моя дорогая, особенно если принять во внимание…

— Что принять во внимание, мисс Фиби? Если вы намекаете, что нас с мистером Осборном Хэмли связывают некие романтические отношения, вы просто не представляете, сколь вы далеки от истины. Если я правильно помню, я вам уже об этом говорила. Поверьте, я не лукавлю.

— Ах да! Я помню. А сестра почему-то вбила себе в голову, что речь шла о мистере Престоне. Я не забыла.

— Эта догадка соответствует истине не больше первой, — проговорила Молли с улыбкой, пытаясь сохранить полную невозмутимость, хотя при упоминании мистера Престона лицо ее залилось густым румянцем.

Ей и без того непросто было поддерживать разговор — она искренне переживала за Осборна, ее очень опечалили перемены в его внешности, его грустные предчувствия, а также то, что она узнала про его жену: француженка, католичка, служанка. Молли, помимо своей воли, пыталась при помощи домыслов придать какую-то стройность этим фактам и с трудом следила за непрерывной болтовней добронамеренной мисс Фиби. Впрочем, она очнулась от мыслей, когда голос собеседницы смолк, и сумела восстановить общий смысл последних слов мисс Фиби: судя по выражению ее лица и интонации, которая все еще звучала у Молли в ушах, это был вопрос. Мисс Фиби интересовалась, не хочет ли Молли к ней присоединиться. Мисс Фиби намеревалась посетить лавку Гринстеда, холлингфордского книготорговца, который, помимо своей основной профессии, выступал агентом Холлингфордского книжного общества: получал подписные издания, вел счета, заказывал книги из Лондона, а кроме того, за небольшую плату позволял членам общества держать книги на полках в своей лавке. Общество было местом, куда стекались все новости, — своего рода клубом маленького городка. Все местные жители, претендовавшие на благородное положение, состояли в его членах. Собственно, членство в обществе и было скорее показателем благородства положения, нежели образованности или любви к чтению. Ни один лавочник никогда бы и не подумал заикнуться о вступлении, будь он даже записным мудрецом